Статьи/Интервью Константин Крутских - "Ни страны, ни погоста"
Калининградская правда , 04.08.2001
Месяц июль стал роковым для российских бардов. Он забрал и Высоцкого, и Анчарова. А в
предпоследний день этого месяца семь лет назад ушёл Евгений Клячкин. Ушёл, как и
многие русские поэты двадцатого века, будучи гражданином чужой по сути страны, почти
никому там неизвестный и ненужный.
Наш город Клячкин посетил довольно давно - в начале шестидесятых. Он выступал в ДК
им. Калинина, будучи ещё никому неизвестным. Однако эта встреча произвела на жителей
города - молодых учёных и студентов - неизгладимое впечатление. Чем же можно это
объяснить?
В когорте первых советских бардов Клячкин как-то сразу сумел выделиться, его песни с
самого начала стояли особняком от традиционной туристско-геологической романтики. Не
было в них и того бесшабашного оптимизма, которым проникнуто творчество шестидесятых.
Место человека в мире, непростые взаимоотношения людей, мимолетность бытия,
несбыточность желаний - вот тот круг тем, который интересовал поэта.
За спиною холмик остаётся,
Крестиком под ноги ляжет тень.
Не про это ли всегда поется,
Даже если в песне ясный день?
Это не нытьё и не декаданс, а трезвый подход к жизни, желание постичь её.
Его товарищи - Визбор, Городницкий, Кукин тоже пришли к поэзии подобного рода, однако
не скоро. У них это появилось вместе с возрастом и умудренностью. Клячкин же освоил
эту тему сразу и навсегда. Даже если он брался за привычные темы - пейзажную или
любовную лирику, он подходил к этому совершенно по-своему, нетрадиционно и
нетривиально. Он умел создать волшебное настроение всего несколькими строчками. Не
меньшим достижением стали и песни на стихи Иосифа Бродского. Произведения изгнанника,
на японский манер зачарованного смертью, как нельзя более органично слились с
исполнительской манерой и мировоззрением Клячкина.
Тема эмиграции появилась в творчестве Клячкина давно. Именно из-за песни "Я прощаюсь
со страной", написанной в начале семидесятых, барду запретили на пятнадцать лет
выступать в родном Ленинграде. Мысль же, которую он проповедовал, сейчас уже кажется
очевидной - человек, живущий за пределами родины, совсем не обязательно предатель.
Сам же поэт в течение трех десятилетий изо всех сил держался за Россию, несмотря на
все притеснения. А ведь сразу же легко мог уехать, имея "пятый пункт". Решился же он
покинуть родину только в начале девяностых, увидев крах перестройки, поняв, что народу
этой страны ждать лучшего бесполезно.
В первые месяцы жизни в Израиле Клячкин безуспешно пытался почувствовать себя
образцовым гражданином этой страны. Несколько песен, созданных за этот период, вроде
"Моя страна", мало чем отличаются от помпезных опусов советских идеологов. Однако,
чуть-чуть осмотревшись, бард начал хлестко бичевать язвы "исторической родины".
Трагедия эмигрантов-евреев, которых якобы ждут с распростёртыми объятиями, ничуть не
меньше, чем всех прочих. Ведь для самых лучших людей, тем более для художников,
второй родины не бывает. Испытал это на себе и Клячкин. В Израиле ему пришлось совсем
не сладко - мало кто хотел организовывать выступления русскоязычного поэта, и ему
пришлось взяться за давно забытую и нелюбимую работу архитектора. "Иллюзия и дорога"
из собственной песни сыграли с бардом злую шутку.
Поселившись в благополучной, но совсем не близкой по духу стране, Клячкин не мог
забыть о прошлом. Не глядеть назад оказалось невозможным:
Не моя это жизнь,
так чего ж я казнюсь,
Что мешает глазам чётко
видеть предметы?
Видимо, такое уж свойство имеет шестая часть суши - уехать из неё может только тело,
и пока оно живо, душа остается неприкаянной, мается, ищет исхода. Сердце поэта,
неожиданно вставшее пять лет назад, только подтвердило эту истину.
