Люди о нем Байки о Клячкине, от Владимира Ланцберга
Я тебе упаду!
Григорий Дикштейн рассказал, какую телеграмму он послал своему другу Евгению Клячкину на сорокалетие. Текст был достаточно
лаконичен:
"Поздравляю юбилеем и пусть бычок не падает"!
Маленький гигант...
Рассказывает Валентин Вихорев:
- Это было в 1965-м. Делегация от Ленинграда (на Брестском патриотическом слете "Дорогами отцов-героев" - В.Л.) была от
горкома комсомола. За месяц объявили, что мы туда поедем, пошили нам форму по специальному фасону для всей команды...
Нас было четверо из бардов - Саша Городницкий, Женя Клячкин, Боря Полоскин и я.
Ехали поездом, в купированных вагонах, и впервые тогда научили Женьку пить спирт, закусывая салом. Сало принес Борька
Полоскин, а спирт - Городницкий: он был с экспедициями связан, и с этим делом у него было просто.
Едем в поезде, такие экспедиционные волки: Сашка - начальник геопартии, Борька Полоскин - мастер по туризму, я тоже
какое-то отношение к лесным делам имел... А Женька Клячкин настолько был городской, выглядел по-городскому, что поневоле
напрашивался на всякие розыгрыши.
Не помню уж, кто предложил... "Стюардесса" заходила к нам в купе время от времени, по-моему, даже чаще, чем надо... В то
время на бардов по-другому смотрели, чем сейчас. Да и молодые мы были все... И Женя на одну девушку глаз положил.
Мы перемигнулись, все трое вышли. Она заходит со стаканчиком чая, мы дружно встаем и уходим. Что вы думаете? Женька за
нами так спокойно дверь закрыл...
Ну, один перегон сидим, в окошко глядим в коридоре, второй перегон... Минут сорок прошло.
Сашка Городницкий первый не выдержал, стучит.
Дверь открывается, и Женька говорит:
- Что, вы не можете еще погулять, что ли?
После этого мы Женьку так зауважали...
Ладно, приезжаем в Брест. А там нас поселили не в городе, а в самой крепости. Перед этим ходили минеры и действительно
находили еще мины в самой крепости - там же бои шли. И палатки, шатровые, армейские, стояли прямо на территории самой
крепости. У нас на четверых была одна большая палатка с кроватями. Каждый день полы ее задирали, кровати выдергивались,
такая получалась сцена. И с утра до вечера песни пели.
Тогда и появилась эта байка про Арика Круппа из Минска. Он у нас все время находился.
Сидели, пели. А маршал Конев (как это называется теперь? Спонсор был всего этого. Ходил в фуражке, такой здоровый мужик,
с ним - адъютанты) подошел, послушал... Арик пел как раз "Десять звезд над головой"... Он так встал:
- Хорошая песня! Без мата!
Мы стоим благоговейно.
Он:
- Как фамилия?
- Крупп.
- Ка-ак!?
- Крупп!
- Гхм! - и пошел, больше ни слова.
На следующий день все делегации построились в каре - клятву давать. Не помню, чему клялись, но какая-то клятва была.
Торжественная такая.
А допинг какой-то нужен был: целыми днями петь, и не только днями, но и ночами... Эпидемия была! Пели с утра и до утра.
Не с утра до ночи, а с утра и до утра. Без допинга... Я понимаю, почему сейчас вся попса колется, ширяется: тяжело
нормальному человеку столько петь, на таком энтузиазме. Надо чем-то возбуждаться. А возбуждаться... Там до города
километров десять или пятнадцать - до ларьков и магазинов. А транспорта у нас нет никакого и выход перекрыт из этой
Петропавловской крепости, то бишь, Брестской, но это одно и то же. Но служебному транспорту можно было выезжать.
А к нам прикрепили мотоцикл с коляской. Он всегда ехал впереди нашей делегации и вез Вечный огонь. Здоровенный такой факел
сделан декоративный, наверху - горелочка, и зажигался такой нормальный огонь.
Самый опытный из нас был Сашка Городницкий, начальник экспедиции...
- Саш, надо же!..
- Щас, мужики!
А у нас были фирменные шапочки в виде армейских пилоток. Шапочку по кругу, авоську... И вот через окопы вылетает этот
мотоцикл с коляской, с факелом... Правда, факел погашен. Как дунул - и нету!
А нас построили в каре. Стоим. Зачитывают там какие-то слова...
А к Женьке приехала делегация в гости. Мы даже глаз на нее положили. Двенадцать женщин... Была одна в купе, а
тут двенадцать! Все разодетые, красивые тетки такие, в теле...
(Примечание Берга: эту историю Вихорев впервые рассказал нам с Дихтером на слете в Новосибирске в 1977 году. Подробностей
тогда было поменьше, но запомнилась одна, утерянная в этот раз, - как Клячкин ходил с двумя из этих барышень, обняв их за
талии. Это Вихорев показывал, задирая локти выше головы.)
А Женина, как мы ее прозвали, "бортпроводница", была в бархате. В 60-е годы в моде атлас был -- это вообще что-то! И в
обтяжку, все формы... Все делегации смотрят туда, где что-то говорят, а наша косяка давит. Парча немецкая с отливом...
Ну, ладно. Надо вставать на колено, целовать знамя. Опускаемся -- и тут такой треск откровенный:
- Др-р-р-р!
Наша делегация куда смотрела, туда и осталась смотреть. Думаем: как же она теперь встанет? Ниже спины все это шелковое
великолепие...
Но Женька - он у нас всю жизнь был джентльменом - нам пошили такие хорошие костюмчики цвета маренго... С его плеча пиджачок
на эту женщину... Она смогла только спереди рукава завязать. А сзади маренго болталось просто так. Зато вся прелесть того
розового, что было под маренго, оказалась скрадена.
И в самый торжественный момент, когда мы должны были проходить парадом вокруг этой самодельной трибуны, появляется мотоцикл
с коляской. Трещит на всю крепость. Этот мужик с факелом - через окопы и сзади нашей делегации делает финт: поднимая
коляску, совершает левый поворот. Коляска по воздуху описывает дугу в 180 градусов и останавливается.
Шеф выходит, у него какая-то куртка через руку, под курткой еще что-то. Он крадется, а мы все четверо - в первых рядах.
Слышу сзади:
- Михалыч, Михалыч!
Михалыч, не глядя, руку за спину, ему в руку дают авоську, и он так стоит. А там бутылок восемь.
А идти же парадом - как с авоськой Сашка пойдет?
Он:
- Мужики!
И мы - по карманам, по карманам, по маренго растолкали все это и пошли.
Идем мимо трибуны, красиво одетые... У всех костюмы одинаковые, белые рубашки, финский нейлон, галстучки... Идем, а
сзади - делегация деповских женщин. Все прилично одеты, но одна - рукава вот здесь затянуты, а сзади пиджак висит. Но так
гордо шла, что ни у кого не хватило совести... да не то, что совести, - умысла посмеяться над этим!
Такие вот женщины!
Но они и дальше продолжали вести себя... По отношению к Женьке постоянство у них было стабильное.
Когда мы уезжали обратно... А мотоцикл еще несколько раз ездил в город... Мы остались вообще на нулях, не на что было
ехать. А мы заняли какое-то место на конкурсе авторской песни, единственная делегация, которая... Когда на трибуну
выходили, Сашку вперед вытолкнули, он говорит:
- Мы от Ленинграда выступаем четверо, нас, пожалуйста, судите одной командой. Не надо нам ни первых, ни вторых, ни третьих
мест. Если что-то из нашего репертуара понравится, судите целиком всю команду.
Но все получилось, как всегда, хотя хотели, как лучше. Первое место заняли Френкель с Таничем за песню про Брестскую
крепость, взяли приз - магнитофон и улетели в Москву. Второе место занял Боря Вахнюк с какой-то песней тоже о Брестской
крепости (он тогда был корреспондентом радиостанции "Юность"), тоже получил приз и уехал. А нам дали сувениры - расписные
ложки и сразу о нас забыли. Мы сделали свое дело - заняли место, сфотографировались с Коневым и космонавтами, и все на
этом кончилось.
Московские делегации едут на автобусе, а нам в Ленинград добираться - ничего не идет, только поезд. Даже Сашка сидит
задумчивый.
- Сань, - спрашиваем, -- как добираться-то будем?
Он подумал-подумал:
- Так у нас же свой бортпроводник есть!
И мы идем на вокзал. Раньше мы ходили как? Впереди Сашка, сзади - мы трое. А теперь впереди - Женька Клячкин, мы
трое - сзади.
Он:
- Мужики, стойте здесь!
Был такой мальчик городской, а теперь - "стойте здесь!". Мы стоим, а он пошел в депо, по каким-то складам, конторам...
Возвращается с двумя женщинами. Те нас пересчитали:
- Мальчики, придется ехать в плацкартном вагоне, жестком. Мы:
- Ну, нам всего четыре места...
- Нет, вам - три.
Едем в плацкартном трое. Ни выпить, ни поесть, а ехать полтора дня!
Вдруг появляется какая-то женщина:
- Вас просили зайти в 12-й вагон, купе такое-то. Приходим. Сидит Евгений Исаакович в двухместном купе для проводников,
красиво отделанное... Столик. На столе ломится от еды, от выпивки...
- Ну, садитесь, мужики! Только недолго: у меня тут дела кое-какие...
Мы все быстро пометали, выпили.
- Ну, ребята, вы же понимаете, уж извините...
- Ладно, ладно, мы пошли.
Он заболел, бедолага. Якобы. А может, и действительно заболел: от этого заболеешь ведь...
На следующий день приходим - лежит на верхней полочке, томный такой, бледный. Вокруг него суетятся, носят что-то,
отпаивают...
В Ленинград приехали, три дня прошло, звонит:
- Слушай, ты мне не поможешь?
- Что такое?
- Надо на Витебский вокзал коробочку небольшую отвезти.
- Ну, какие проблемы!
С работы отпросился, приехал к нему... В полстола - здоровенная коробка стирального порошка. Химкомбинат у нас какой-то
только освоил производство. Едва дотащили.
С тех пор мы с Женькой... не то, что подружились, - не то слово, во всяком случае, разыгрывать перестали.
Никакая гитара не вывезет...
Вот какую историю рассказал, кто уж - не помню.
Году в 1988-м приехала в Калинин на фестиваль "Это моя песня" группа КСПшников из Иваново. Среди них - скромненькая такая
девушка неброской внешности, совершенно не сценического вида. Ей бы сидеть и слушать, как бывалые бойцы выступают, а она
возьми да заявись на участие в конкурсе, да не с чем попало, а с песней, которую в те годы только немой не пел. Начиналась
она словами "Репетиций не надо, их кончился срок, песня ждет на листке из блокнота..." Хит, короче.
Ну, отборочное жюри прослушало полкуплета - все ясно: играет девочка примитивней некуда, дикция оставляет желать лучшего,
гитара не настроена...
- Знаете, - сказали ей, - Вы не отчаивайтесь. Поработаете над собой годика два - попробуйте снова. Может и сами передумаете.
А нет - лучше что-нибудь другое, а то эта песня - гимн нашего клуба, и ее поет наш гвардейский, сиречь лауреатский, дуэт
Бавыкиных.
- Спасибо, извините, - сказала девушка и пошла восвояси. Вся эта процедура заняла столь ничтожное время, что ее практически
с начала пронаблюдал издали возвращающийся за стол жюри его председатель Евгений Клячкин, отошедший ненадолго по какой-то
надобности.
- А что это она так быстро? - спросил он.
Ему обстоятельно объяснили, мол, совершенно несуразная девочка посягнула на такую песню.
- И вы ее завернули!? - оторопело произнес он. - Она же автор!!!
Это была Марина Ливанова.
Побратимы поневоле.
Рассказывает Григорий Семаков (Москва):
- В одном из первых абонементов московского КСП значился концерт, в котором должны были выступить (и действительно
выступили) Евгений Клячкин и Виктор Луферов - каждый по отделению. Подготовка к концерту кажется сегодня просто
роскошной - была выпущена специальная программка (она у меня и до сих пор хранится) с портретами обоих бардов и краткими
сведениями о каждом из них.
Только вот справка о Луферове оказалась украшенной фотографией Клячкина - и наоборот...
Рассказывает Александр Крупицкий (автор, Тбилиси - Иерусалим).
1988 год, Таллинский фестиваль. Барды входят в зрительный зал, тетенька в дверях контролирует процесс. Мерило
истины - визитка на груди барда.
Веронику Долину и всех прочих пропустили, Евгения Клячкина тормознули: нет визитки.
- Но я - Клячкин!
- А по мне - хоть Кобылкин! - жестко ответила секьюрити.
С турецким акцентом.
Рассказывает Берг:
- Октябрь 1974 года. Донбасс. Серия концертов - один в Славянске и два в Донецке. Организатор - опальный Юрий Миленин из
Краматорска. Участники - Евгений Клячкин, Сергей Стеркин и автор этих строк.
Прибывают в Краматорск в обратном порядке, и Стеркин буквально "с колес" набрасывается на Миленина:
- Ты чего хочешь? Каких приключений тебе еще недоставало? Ты кого к себе наприглашал!?
- А кого? - не может взять в толк чистый и наивный Миленин.
- Кого-кого! Ланцберг кто по национальности?
Юра пытается ответить на вопрос, который, видимо, никогда сам себе не задавал:
- Наверное, еврей, да?
- "Наверное"! А Клячкин?
- Да я как-то...
- Так вот знай, что и он тоже.
- Но ты-то?..- у Миленина еще теплится последняя надежда.
- А я вообще до института Стэркиным был!
"Ненавижу авторскую песню!"
Рассказывает Владимир Каденко:
- Поэт Борис Чичибабин не любил авторскую песню и всегда это подчеркивал, хотя на фестивали приезжал и даже работал в жюри.
Однажды смотрит мои стихи и говорит:
- Володя, скажите, пожалуйста, это что, песня?
- Да, Борис Алексеевич.
- Жалко!
Продолжает Владимир Васильев:
- Он так даже поздравлял! Наташа Дорошко стала лауреатом городского конкурса за стихи песни. Он говорит:
- Я от всей души поздравляю Наташу, хотя эта песня - далеко не лучшее, что у нее есть.
Примерно так же относится к поэтической песне Александр Кушнер, на стихи которого написано немало прекрасных песен. А уж
его старый приятель, "нобелевский тунеядец" Иосиф Бродский, по легенде, в молодости (еще до знаменитого процесса) однажды
гнался за Евгением Клячкиным, крича, что расшибет о его голову его же собственную гитару - так на него подействовали
клячкинские песни на его стихи. К счастью для мировой культуры, Клячкина он тогда так и не догнал, а с годами остепенился.
Настолько, что, как рассказывается в книге Михаила Кане "Время вдруг становится судьбой", на вопрос Клячкина: "Ося, как Вы
посмотрите, если я запишу диск на Ваши стихи?" ответил вполне миролюбиво:
- Знаете, Женя, меня это совершенно не интересует. Поступайте, как хотите.
А в одной из последних видеосъемок, говоря о Высоцком, всего лишь грустно заметил:
- Это прежде всего очень хорошие стихи, и я думаю, что было бы лучше, если бы они так и были стихами, а не песнями. То, что
Высоцкий их поет, сильно мешает восприятию.
***
На концерте в Новосибирском академгородке (ну, публика, понятно, ученые, академики там разные) выходит молодой Евгений
Клячкин. Ставит ногу на стул и, перебирая струны, задумчиво произносит:
- Что бы вам спеть такого, попроще?
***
Каждому - свое.
Москва, 1980 год, первый большой фестиваль в зале. Несколько дней, куча концертов, участвуют все почти корифеи.
На сцене - лес микрофонов, как это бывает только в Москве, где магнитофонщики не страдают никакими комплексами не только
перед провинциалами, но и перед администрациями своих ДК. На стойках, на удочках... На своих или прикрученные к чужим
изолентой всех цветов радуги... Японские, западногерманские, австрийские... И даже наши "мыльницы" МД-47... Не говоря уже о
болгарских или венгерских, среди которых пара работает на аппаратуру, озвучивающую зал.
И каждый выступающий первые минут пять вынужден заниматься тестированием на предмет - в какой экземпляр надлежит дудеть,
чтобы публика была довольна.
Вот выходит Александр Городницкий, долго определяет главный голосовой микрофон, вроде бы находит, спрашивает:
"Меня слышно?" - ему говорят: "Слышно, слышно", - поет, уходит.
Сколько-то времени спустя появляется Александр Дольский, несколько минут мостится к гитарным микрофонам (они пониже и чуть
справа), спрашивает: "Гитару слышно?" - получает утвердительный ответ, поет, уходит.
А вот и Евгений Клячкин. Долго не может найти себе места - то чуть правее встанет, то чуть левее... Наконец, спрашивает:
"Меня видно?"
***
описывает в своих воспоминаниях Александр Городницкий:
- Как-то мне позвонили из Дворца культуры Первой Пятилетки и предложили выступить вместе с другими ленинградскими бардами
на концерте "Авторской песни". Я согласился, хотя и был удивлен, что пригласили накануне концерта. Приехав во Дворец
культуры, я увидел публику, прямо говоря, нетипичную для концертов авторской песни, - модные молодые люди, роскошно
разодетые секс-бомбы, никаких штормовок и других признаков "своих". Зайдя за кулисы, где уже сидели Кукин, Полоскин и
Клячкин, я узнал, что на самом деле должен был состояться очередной концерт джаза под управлением Иосифа Вайнштейна, на
который публика и собралась, но Вайнштейн заболел, и дирекция, не захотевшая отменить концерт, решила заменить джаз
чем-нибудь не менее популярным. А поскольку наиболее популярной, как объяснили директору клуба в Управлении культуры,
была авторская песня, он решил выйти из положения с помощью бардов, о чем публика предупреждена не была, и мы, кстати,
тоже.
Далее произошло следующее. Первым вышел на сцену улыбающийся Борис Полоскин, весьма популярный в ту пору среди питерской
молодежи. Не успел он запеть свою коронную песню "Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по полю ржи", как в зале
раздались свист и крики. Вторую песню ему просто не дали петь, прогнав со сцены. Вторым вышел Юрий Кукин. Он попытался было
начать "Ты что, мой друг, свистишь", но при этом действительно раздался такой оглушительный свист, что бедный Юра тоже
ретировался. В зале кричали и топали ногами. Клячкин на сцену выходить отказался. Что было делать? Концерт явно срывался.
Тогда я вышел на сцену и поднял руку. Поскольку вышел я один, без аккомпаниатора (играть мне должен был Женя Клячкин), то
зал решил, что я либо из публики, либо от администрации. Шум понемногу стих.
- Дорогие друзья, - сказал я, - насколько я понимаю, дирекция Дворца самым бессовестным образом обманула вас. Вы пришли на
джазовый концерт, заплатили деньги, а вам вместо этого подсунули каких-то безголосых певцов, которые и на гитаре-то толком
играть не могут, верно?
- Правильно - закричали в зале. - Врежь им!
- Так вот, - продолжал я, - мы полностью разделяем ваше возмущение. Нам, ленинградским бардам, сказали, что мы будем
выступать перед аудиторией, понимающей песенную поэзию. А если бы мы знали, что в зале будут такие скоты, как вы, мы бы рта
не раскрыли.
С этими словами я ушел. Что началось в зале! Рев и топот ног. На сцену полетели какие-то огрызки. Не менее пяти минут
продолжались свист и топот, которые затем неожиданно перешли в скандирующие хлопки. Аудитории плюнули в морду, и она
поняла - что-то не так. Вызывали на сцену. Когда я вышел снова, в зале воцарилась мертвая тишина. Я позвал Клячкина, и мы
спели "Над Канадой небо сине". Зал взорвался аплодисментами. Потом мы спели "Снег", "От злой тоски". То же самое. После
меня снова вышел Кукин. На этот раз его провожали овациями. Вечер прошел "на ура".
***
С любовью к женщине.
Рассказывает Андрей Скуратович (Минск):
- В 1987 году к 50-летию Арика Круппа был выпущен буклет, в котором среди опечаток была такая: в строчке из песни Евгения
Клячкина "Девчонки наши катятся, / Одергивая платьица..." в слове "одергивая" первой буквой была "с".
***
Две бутылки все же лучше, чем
Рассказывает Юрий Рыков (Ленинград - Лисичанск - Москва).
- Декабрь 1978 года. В Чебоксарах тогда впервые проводился ставший затем популярным фестиваль-"вертушка", когда
гала-концерты шли одновременно в трех залах, а в перерывах бригады на "рафиках" оперативно перебрасывались по кругу - и
так три отделения.
И вот летит в Чебоксары ленинградская делегация. В основном - клуб "Меридиан" (Алексей Брунов, Вячеслав Вахратимов,
Виктор Федоров, Михаил Трегер, Юрий Рыков и президент Анна Яшунская), а кроме того, Евгений Клячкин и Валентин Вихорев.
Лайнер АН-24, промежуточная посадка в г. Иваново, где отродясь публику на время стоянки не водили в аэропорт (да и был ли
он на самом деле!), а - мороз, барды начинают дубеть.
И тут спортивный Валентин Иваныч Вихорев предложил прыгать в длину с места - кто дальше - для сугрева. Ну, все прыгнули, а
Клячкин не прыгнул: несолидно! И все стали над ним смеяться, а он этого не любил. И чтобы переключить внимание с себя на
другую персону, а заодно отомстить Вихореву, он сказал:
- А не слабо тебе, Валя, почесать правой ногой за левым ухом?
Сам-то он понимал, что, скорее всего, не слабо, но представил себе, как Вихорев будет садиться в снег, тянуть эту ногу...
Всем станет смешно, и он, Евгений Исакыч, будет отмщен.
- А на что спорим? - осведомился не только спортивный, но и, как оказалось, практичный Вихорев.
- Ну, на бутылку коньяку.
Спор был зафиксирован многочисленными свидетелями, и Вихорев... Нет, он не стал садиться в снег, а прямо как стоял, так
поднял ногу, подхватил ее руками, подтянул, почесал, где надо, и поставил на место - все это, не покачнувшись.
И разориться бы Клячкину на коньяке, да друг его оказался еще и непьющим и согласился на две бутылки кефира.
Комментарий Валентина Вихорева:
- Не кефир, а трехлитровый баллон виноградного сока!
***
Еще о стеклотаре.
Клячкина вообще обижали все, кому не лень. Особенным садизмом, как это явствует из рассказа Валерия Бокова, отличался
Юрий Кукин.
Когда однажды на время каких-то гала-мероприятий бардов поселили в столичной гостинице "Украина", Кукин завалился в номер
к Клячкину и стал над ним издеваться в особо изощренной форме. Выглядело это так: Кукин ходил по комнате взад-вперед,
разглядывая разные находящиеся в ней предметы. При этом он молчал.
Клячкин тоже молчал, продолжая бриться. По мере развития событий движения его (а он водил электробритвой по лицу)
становились все более ожесточенными. Наконец, Кукин зафиксировал свое внимание на граненом стакане. Более того, он взял
этот стакан в руки и принялся его всесторонне изучать.
- Тебе чего? - как мог спокойно спросил Клячкин.
- Да вот, у меня в номере точно такой же стакан...
- И что!?
- Пропал.
- А этот при чем!?!?
- Да похож!
