Статьи/Интервью Григорий Дикштейн - “Все прошлое в “надежде и оплоте”
от поздней дальнозоркости видней…” Заметки автора радиопередачи “Поющие поэты” (Чикаго, “Новая жизнь”) к 70-летию со дня рождения Евгения Клячкина
На первый взгляд, лень — это тормоз прогресса. Но это только на первый взгляд. Ибо “сколь открытий чудных” было совершено в состоянии,
когда тягуче-расслабленно течет время, не подпирают неотложные дела и приходят неспешные мысли. Порой не самые вредные. И все же, мысли
мыслями, а жизнь-то проходит, оставляя следы совсем не те и не там, где хотелось бы... Вот, наверное, поэтому друзья упрекают меня: “Есть
свободная минута — сядь, возьмись за перо да вспомни о временах не столь далеких, но забываемых напрочь и беспощадно. Напиши о них, не будь
эгоистом. Не только нам интересны рассказы об “отцах-основателях” жанра, о твоих встречах с людьми необыкновенными, талантами
неповторимыми, о событиях, в происхождение которых многим верится сегодня с трудом...” А я уж и не знаю, что сильнее: лень или сомнения.
Наверное, сомнения. Они и грызут больнее и преодолевать их труднее… И еще: написанное выглядит куда более блекло, чем сами события.
Буковки, какой шрифт не выбери, они и есть буковки. А воспоминания, пока они в тебе (цветные, искристые, объемно-звуковые, широкоформатные)
не требуют особо талантливого изложения... Ибо они мои. Ну, а вдруг не только?
С известным ленинградским автором и исполнителем ярких, мелодичных, всегда узнаваемых, песен Женей Клячкиным мы познакомились 39 лет тому
назад. Сначала письменно, через его бойкую поклонницу-сотрудницу по работе в Ленпроекте Люду Н. Руководимая мною группа альпинистов из 6
человек, встретилась у моря с такой же группой альпинистов-ленинградцев, в составе которой она пребывала. Обе группы спустились в царство
разнузданного зноя после тяжелого горного восхождения. Там, на “мохнатых” скалах у моря, в пицундинском ущелье она, услышав мою гитару и
вечерние песнопения, решительно сказала, что мне необходимо познакомиться с Женей. А еще лучше сразу пригласить его в Харьков с концертом.
О моем приглашении в Ленинград она говорила, как о деле уже решенном. Что, к ее чести, через год произошло. Но пока шел 1965 год. Конец
знаменитой хрущевской “оттепели”. Ленинградский клуб “Восток”, располагавшийся в ДК Пищевиков (наш харьковский клуб песни “Молодежь и
искусство” по странному совпадению тоже бытовал при ДК Пищевиков), бурно процветал, распевал “самодеятельно-туристские” песенки и
совершенно не собирался называться этой ужасной аббревиатурой КСП (клуб самодеятельной песни). Эти пресловутые три буквы обозначают
многострадальную авторскую песню (что тоже не точно, но не так унизительно) до сих пор.
Коротенькие письма, сначала на адрес Людмилы, а затем и на Женин, стали приамбулой к знаменитым, запомнившимся многим моим землякам, трем
концертам Юрия Кукина и Евгения Клячкина в моем городе. Они состоялись 18, 19 и 20 ноября 1966 года. 18-го, получив телеграмму, я встречал
ребят (конечно, ребят! Жене — 32, Юре — 33, автору — 30) в Харьковском аэропорту. Они шли по авиационному полю, как тогда было принято,
пешочком. Была теплая и прозрачная осень. Юра, худой, кудрявый, с небольшой “шкиперской” бородкой и Женя, с плотно сбитой фигурой гимнаста,
но уже прилично седой, оба с гитарами в непрофессионально-мягких чехлах. Ни они, ни я еще не подозревали, что одного концерта, назначенного
на 18 ноября, не хватит, что еще дважды им надо будет выходить на ту же сцену, выступая перед публикой, ошалевшей от услышанного,
приходящей на эти концерты во второй и третий раз. Наш заповедник коммунистической морали еще не был напуган размахом нового песенного
течения. Выступления, сопровождаемые долгими “возлияниями” до и после, прошли триумфально и беспрепятственно.
Жили у меня. Это пока еще было счастливое время всеобщего братства авторов, с уважительным взаимным выслушиванием песен знакомых и не
знакомых, с нескрываемыми восторгами по поводу каких-то находок и пропусканием мимо ушей неминуемых погрешностей. Много говорили о
литературе, обнаруживая общие привязанности. Были и открытия. Женя заклинал меня немедленно прочитать недавно опубликованного Платонова.
Да я и не сопротивлялся. Сам же он читал на память Бродского. Но главным “развлечением” оставались песни. Наши и не наши. Женя, натура
сколь восторженная, столь и обидчивая, был более экспрессивен и, то и дело, слушая меня, восклицал: “Кук! Это куда сильнее, чем у…
(называлось ныне известное имя)”. Мы тогда цитировали и распевали песни друг друга, включали их в свои концерты, частично от недостаточного
объема своих произведений, но более от желания похвастаться новой вещью близкого тебе автора. Я не был исключением. У Жени в Ленпроекте
был руководимый им квартет. Они пели и мои песни. Я же, кроме концертных исполнений, впервые попав на городское телевидение, наряду со
своими песнями представил и Женины.
А тем временем, в том далеком ноябре, истекал последний день в череде незабываемых. Гости мои дурачились, находясь в эйфории после
свалившегося на них огромного успеха. Женя очень похоже копировал манеру Кукина вести свою часть программы: “Ублдып-Кук! Здр-сььь!”
(неповторимое буквосочетание, похожее на Юркину речь). “Песни у меня не все хорошие, но в хронологическом порядке я их и спою...
Ящички-мешочки, дальние дороги...” Сколько лет прошло… Юрина “речевка” мало изменилась. Женю, зная его обидчивось, Юра дразнил осторожно:
“Меня слышно? Меня видно? Меня зовут Евгений Клячкин… Это понятно? Мои песни — это песни состояния. Я понятно говорю?” и т.д. Читаю и
думаю: Не так, не то… Ибо непередаваемо на бумаге. Не слышны интонации... Нет голосового подражания! Жалкое подобие киноленты не
стирающейся в памяти. Как говаривал Юра Кукин: “Все есть, но ку-ку не хватает”…
Прощанье в аэропорту было долгим, веселым и трогательным. Отъезжающих одаривали сувенирами: мягкие игрушки для оставленных дома детей,
пахучие украинские яблоки. Альпинистки же с поцелуями вручили гостям по букетику эдельвейсов, добытых ими на скалистых склонах Памирских
семитысячников. Из зала аэропорта плохо просматривалось взлетное поле и стоящий вдалеке самолет, поэтому, потискав гостей в объятиях,
народ стал рассеиваться. Поехали домой и мы с близкими друзьями, по дороге забегая в магазины по хозяйственным делам. Когда же, прийдя
домой, вошли в лифт, лифтерша (был такой барский период в нашем десятиэтажном доме), всплеснув полными ручонками, запричитала: “И где же
это вы ходи-и-ти!? Ваши гости уж сколько ждут-пождут вас под дверью!” “Совсем тетка от мелькания лиц сбрендила”, — подумал я, а ей
объяснил, что гости наши давно улетели в свой Питер и, скорее всего, смотрят сейчас в самолете десятый сон… Она в ответ только махнула
рукой ибо лифт уже приближался к десятому этажу. Под дверью действительно стояли мои гости с потерянно-грустными лицами…
Оказалось, что в суете проводов они забыли зарегистрироваться и их в отлетающий самолет просто не пустили. Юра Кукин к тому времени
был уже “свободным художником”, Женя же, отчаянно переживал свое и без того затянувшееся опоздание на работу. В результате смирившись,
взяли билет на поезд и всю долгую дорогу в Питер успокоившийся Клячкин тормошил Юру и сочинял абстрактную, к сожалению затерявшуюся,
басню “Ватрушка и патруль”.
Мы были молоды и беспечны, не подозревая, что через год те же проф. руководители ДК будут стыдливо прятаться от меня, явившегося с
предложением повторить встречу с полюбившимися авторами. Волна запретов докатилась и до нас... Прорывались еденицы. Под флагом
радиостанции “Юность” в 1967 году приехала Ада Якушева, привезя к нам юного Вадика Егорова и Володю Туриянского. Поскольку у нас, как
всегда, правая рука не ведала того, что делает левая, они выступали в другом ДК, не “запятнавшего” себя крамольным жанром.
В 1969 году, снова осенью, используя опыт смены “крыши”, мы с друзьями обратились в ДК Железнодорожников. Разрешение уже получили со
скрипом. Начала концерта ждали настороженно, сидя в кафе “Льдинка”. Шутили и смеялись, но как-то нервно. Причины были. Женя уже
“засветился” в КГБ как исполнитель песен на стихи “диссидента” Бродского. С ним до отъезда успели побеседовать “искусствоведы в штатском”.
Оставалось утешать себя мыслями, что мол до Питера далеко… До начала концерта оставалось более часа, когда Женя, полон дурных предчувствий,
встал из за стола со словами: “Что-то не так… Надо ехать…” и пошел решительно к выходу. Демократичные авторы той поры не брезговали
общественным транспортом, и наша небольшая группа направилась к трамвайной остановке. Чтоб как-то успокоиться, решили пройти одну
остановку пешком, а там и выбор маршрутов богаче, да и к центру города поближе. Наша компания приближалась к Павловской площади, когда
неожиданно, оторвавшись от толпы гуляющих, в нашу сторону направилось несколько “качков” с явно агрессивными лицами. Запахло дракой.
Искушенные Юра с Женей в один голос негромко выдохнули: “Провокация. Нас пытаются задержать…Ловим такси”… Пока двое из наших оттирали
рвущихся к стычке парней, на наше счастье, узнав кого-то из моих друзей, тормознуло такси. Мы с Юрой и Женей, вскочив в машину, помчались
к ДК. У ДК происходило что-то не понятное. Вся площадь перед входом была запружена людьми. Зал ДК вмещал около 2-х тысяч человек. Все
билеты были проданы заранее. Двери были заперты и в зал не пускали. Женя и Юра остались в машине, я же пошел выяснять, что происходит.
Знакомые бросились ко мне и повлекли к стенду с афишами. На щите, гласящем о выступлении ленинградских гостей Юрия Кукина и Евгения
Клячкина, висела свежая “нашлепка”: “В связи с болезнью исполнителей, концерт ОТМЕНЯЕТСЯ!” Бледный директор ДК, взяв меня под локоть,
отвел в сторону и что-то долго говорил о сложных временах, о трудностях работы с непрофессионалами, о каком-то звонке свыше… Немного
подождав, пока толпа рассосется, Женя с Юрой сфотографировались на фоне этой афиши.
Документ брежневской эпохи!
“Концерт” был у меня дома. Собирали деньги ребятам на дорогу, ели угощенья, привезенные бывшими харьковчанами из “продуктовой Мекки” —
Полтавы, горевали, пили водку и, конечно, слушали песни… Женя пел потрясающий цикл романсов к “Шествию” на стихи Иосифа Бродского.
Здесь Женин талант мелодиста проявился в полную силу. Мой добрый знакомый Сережа Ш., неотрывно глядя на Женины руки, записывал
цифровку аккомпанимента. Он насчитал 26 неповторяющихся вариаций аккордов только в одной из песен! Это был “Комменетарий к романсу
счастливца” из юношеской поэмы И. Бродского “Шествие”.
