Статьи/Интервью Евгений Клячкин - "Монолог барда"
Литературная Россия, 23 января 1987 г. N 4 (1252)
Чтобы говорить об авторской песне серьезно, нужно вернуться назад — даже не в 60-е, а в 50-е годы. Тогда зародилось все, что
реализовалось — по-разному — в последующие десятилетия. Так я понимаю.
В те годы масса людей обретала себя. Фильм "Дело, которому ты служишь", точнее, его название — девиз моего поколения. Нужно
было только выбрать, чему служить. Чем ты будешь заниматься — стихами ли, архитектурой или кройкой и шитьем — не имело
принципиального значения. Важно было видеть, насколько это нужно людям и несет им добро. Я выбрал песню.
Оказалось, что слово имеет вес. Что оно материально — пусть даже из него нельзя штаны сшить и надеть. Что слово весит не
меньше, чем поступок, потому что из него вытекают поступки и оно определяет поступки, объясняет и вызывает их. Тебя слушают,
на тебя смотрят, и ты сам смотришь на кого-то. Эти "ля-ля-ля", казалось бы, несерьезные словеса под гитару или без нее — на
них строится твое поведение, критерий "быть — не быть", как вести себя...
У меня к тому времени в руках уже была гитара, какой-никакой голос, желание петь, а тут еще появились стихи моих
сверстников-поэтов, задевающие за живое. Например, о любви. В лирике тогда было столько ханжества, фальши, что наше слово
особенно остро соотносилось с тем, что есть и чего нет. И для меня вопрос лирический приобрел особое звучание. "Говорила
Тошенький, мне тошненько! — Ну чем тебя порадую? Что-ж, зайдем в парадную" — это была очень неудобная правда. В ней увидели
только посягательство на запретную тему. (Я говорю уже о песнях на мои стихи — они появились через два лета после самых
первых, годах в 63-64-м.) Хотя не замечено было главное — что последний куплет заканчивался словами — "Только не в
парадную!" Потому что для чувства "парадная" оскорбительна, и это — главная идея. Но кто из тогдашних моих критков хотел
увидеть идею, боже мой...
Чем жила наша эстрада в то время: "Не хочу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить, а хочу в эти ночи весенние" о
какой-то там любви говорить... Да, это прекрасно, но это только одна сторона, один сектор сферы, а есть и другой, не меньший,
который влияет на наше поведение, скрытый, как у айсберга подводная часть. Обманывать не надо было. И то, и другое - правда,
но одно — можно, а другое — нельзя — вот это и есть обман.
Я специально остановился на лирике, потому что эта тема — волнующая и самая близкая. Но были и другие темы — самые разные,
как у Владимира Высоцкого, например. Володя с его человеческим мужеством и огромным талантом, с его великолепным, правильным
желанием быть первым, каковое и осуществилось... Он стал первым. Люблю очень Булата Окуджаву — он мне ближе всех, но первым
считаю Высоцкого. Так сложилось. В этом смысле Высоцкий был человеком высочайшей пробы. Трагической, но счастливой судьбы.
Не всякий поэт, даже очень талантливый, удостаивается ее. Можно горько писать, но обязательно надо — не для отдельных
представителей, а для всех, для народа. А для этого должно быть особое свойство таланта — слышать дыхание всех. Или очень
многих сразу.
Говорят — "я родом из детства". Мы были родом из шестидесятых годов. Это наши истоки. Потом был тяжелый период умолчания, о
котором мы теперь открыто говорим. В тех условиях авторская песня стала одним из главных способов общественного самовыражения.
Она менее всего подчинена опеке — путь от автора и исполнителя до слушателя краток и минует ведомственные препоны. Зато к
ней и было больше всего нареканий, особенно в местном масштабе, когда решалось, предоставить зал для концерта или нет,
разрешить фестиваль самодеятельной песни или — как бы чего не вышло! — запретить. Наша песня тем не менее все время была
способом прямого общения и обратной связи между обществом и личностью. Потому что в любые времена не было в ней вранья,
славословия, конъюнктуры.
Мы пишем о разных вещах, и все темы тут — патриотические. Потому что рождены нашей жизнью, и волнует нас то, что мы видим
вокруг. Тема погибших на войне, тема несчастной любви, тема чиновника-бюрократа и его засилья — тоже, потому что он не нужен.
Песня имеет отношение ко всему, она не на пустом месте возникает, а среди великих строек и очередей в магазины, различного
дефицита и трудовых подвигов, рождающихся детей и умирающих родителей, среди всех потрясений и радостей. Ведь
гражданственность — это не лозунги и обязательное присутствие на обязательном, но формальном митинге.
Гражданственность — все, что входит в состав нашей жизни, все, что нас беспокоит, мучает, волнует. Гражданственность — это
наше неравнодушие.
Для меня особенно важно подчеркнуть, что авторская песня, этот жанр и это движение воспитали гражданственность во многих
людях, в целых поколениях. Песня всегда была отдушиной, люди, приходившие на наши концерты, вдыхали чистый воздух
и — верю — уходили в какой-то степени обновленными...
Взрослели мы, взрослели наши песни. Начиналось с нескольких имен — Михаил Анчаров, Булат Окуджава — явления! Потом пришло
наше поколение — на 10 лет моложе. Условно — потому что всех не перечислишь — Высоцкий, Визбор, Городницкий, Ким, Якушева...
Но все же больше десятка не наберется. А сейчас — буквально сотни по стране, и есть очень удачные песни, но по одной, по
две. Такое впечатление, что мы копали, что ли, глубже, стояли крепче, смелее были... Наверное, за нами были время, судьба,
общественная потребность.
Сейчас, сегодня многое меняется. И меняется в нас самое главное. Об этом я тоже хотел бы сказать особо, думаю, что скоро
появится песня... Из людей, которые не могли ни на что повлиять, мы превращаемся в людей, чьи голоса, чье мнение будут
услышаны. И еще — мы видим, что за правильными словами стоят правильные поступки, дела. Вот что важно. Вот что
гражданственно. Решения, которые принимаются сейчас, правильны, и их можно только приветствовать. Даже благодарить. Но
теперь давайте думать и говорить о том, что еще не принято, что еще нужно принять! Вот где мы нужны. Каждый из нас. То, что
сейчас делается в стране, порождает самые радужные — и я не боюсь этого слова — надежды на всеобщее, всенародное участие
людей в строительстве собственной жизни.
Что авторская песня стала явлением общественным, по-моему, доказывать не надо. А вот авторская песня как явление культуры...
Мне часто задают вопрос": "Чем отличается самодеятельная песня от эстрады?" В конце концов формула созрела. Есть критерий,
который для эстрадной песни вообще не "играет", а для нас является главным, определяющим ценность песни. Критерий
искренности. Степень доверия, которое вызывает песня.
Для ясности — поговорим об эстраде. Например, мой друг, отличный автор, к сожалению, уже ушедший, Борис Леонидович Потемкин
написал чудную песню — "В нашем доме поселился замечательный сосед". Автора, кстати, мало кто помнит, но песню все поют, по
крайней мере, пели. Поставим вопрос так: можно ли верить этой песне? Какая чушь! Она на это и не рассчитана. Она нас
развлекает, она мило это делает. Она смеется, и мы улыбаемся вместе с ней... А скажем, такая песня — "Снегопад, снегопад, не
мети мне на косы"? Можно ей верить? Безусловно. Исповедь стареющей женщины. Это — правда, как она ее понимает. И все эти
крайние стороны входят в эстраду органично и без ущерба, они не принципиальны. И " бегут, бегут, а он зеленый..." поет
диско-танцор, диско-певец — правда, я не представляю, что он будет делать, когда его кудрявые волосы поседеют... Но пока он
такой — все мило. Эстрадные песни четко работают на то дело, для которого предназначены. Верить им не обязательно.
С нашей песней — все наоборот. Она претендует на доверие, она обязана его вызывать. И если что-то не срабатывает, то это
брак не только в нашей работе, но и внутри самого человека. Неточность выражения есть порождение неточности чувства.
Когда Высоцкий написал: Чую с гибельным восторгом..." — так не придумаешь "из головы". Нельзя придумать "гибельный восторг"!
А когда хороший в общем-то автор Александр Розенбаум поет: "Здесь теперь не смех, не столичный сброд..." — а песня о
Ленинграде, о блокаде ("в пальцы свои дышу"), — то слово "сброд" опрокидывает песню напрочь. Про довоенных ленинградцев
нельзя было сказать — "сброд"! Единственно отсутствие чувства может продиктовать в такой песне такое слово.
Бестактность эта возможна только от непонимания. Но песня смята одним словом. Ведь если говорим об искусстве, считаем себя
частью культуры, то надо быть подлинными. Один раз совравши, такой автор вызывает червь сомнения, который, как керосин в
щели, заползает во все песни. Потом появилось — "И гудком зовет Кировский завод, он своим дворцам корень"... Каким дворцам
он корень? Куда делись Растрелли, Росси? Ведь это их талантами, их представлениями... Зачем врать? Ленинград не требует
вранья. Нам не нужна эта подмена чувства пустым словом, она не прибавляет ничего рабочему классу, а автору убавляет.
Ради бога, мы готовы отдыхать и развлекаться, только не делайте вид что берете нас за сердце. Делая вид, многих можно
обмануть. Как горько пошутил Жванецкий (ручаюсь не за точность, а за смысл): "Поскольку ведь аудитория тоже малокомпетентна,
то их можно провести, и я малыми знаниями моими обладаю, чтобы это сделать"...
Искренность — великий критерий. Можно где-то коряво сказать, неудачно, но если правду — все равно услышится. Это главное, на
чем зиждется авторская песня. И еще держится она на слушателе. На людях, для которых как живой глоток — думать.
Наше движение — не увлечение, а возможность услышать слово, которое отзовется в тебе — ищущем. В пишущем человеке
обязательно должны быть этот заряд, эта убежденность, что его песня — открытие. "Что посмеешь, то и пожнешь". Правда, с чем
посмеешь, с тем и выйдешь на эстраду. Если не веришь себе, не уверен, что говоришь как гражданин, — нечего и делать на сцене.
Я полагаюсь во многом на себя, выступая на больших сценах. И так нужно, ибо — честно.
Я чувствую за собой огромную ответственность. Во-первых, мне стыдно. Перед Володей Высоцким, Юрой Визбором, перед памятью
тех, кто ушел. Что они не добежали, не успели, а делали святое дело. Желание досказать. Не только им воздать должное, но и
дело, дело продвинуть. А во-вторых, наша задача и задача культуры сегодня - быть самим на высоком уровне, не низводиться до
среднего, а не отрываясь от зала, от зрителя, подтягивать его за собой. Зал — не потребитель.
Песни пишутся для себя. Но и для людей. Для думающих людей. Но я и как автор песен, и как профессионал-исполнитель могу
оказаться в любой аудитории. Подготовленной, ждущей от меня новых песен, и той, что слышит такие песни в первый раз. Я знаю,
видел - после этого в душах остается след. И я считаю своей обязанностью, для кого бы я ни пел, — в отпущенные мне два часа
заставить зрителей поверить, что все они - умные, хорошие, интересные люди или могут такими быть, и говорить с ними о важном
в нашей общей жизни.
Не потрясать людей я хочу, а двигаться вместе с ними дальше. Сколько успею, до чего добегу.
