23 марта Евгению Клячкину исполнилось бы семьдесят лет. К этой дате друзья барда, хоть и с огромным трудом (времена нынче меркантильные)
выпустили аудиоальбом из двух дисков "Песни Евгения Клячкина - к 70-летию со дня рождения". На первом звучат эксклюзивные записи из
крупнейшего в мире собрания записей бардовской песни Михаила Крыжановского и архивные записи Евгения Клячкина на Петербургской студии
грамзаписи. На втором диске песни Клячкина поют исполнители, артисты, барды Санкт-Петербурга.
Можно смело сказать, что юбилейный альбом появился только благодаря энтузиазму друга Клячкина Михаила Кане. Исполнитель авторских песен и
автор музыки к хорошим стихам, Кане много лет руководил легендарным клубом "Восток". В нынешнее время он автор и ведущий программы "Не
верь разлукам, старина - Час бардовской песни с Михаилом Кане" на радио "Шансон", 104.4 FM, дипломант Царскосельской художественной премии.
- Михаил, как возникла идея соединить авторское исполнение Евгения Клячкина с современными записями и почему за осуществление проекта
взялись именно вы?
- Как же было не взяться, если у меня с Женей столько связано. Знакомы мы были много лет, а в предотъездные его годы у нас сложились
близкие дружеские отношения, даже дети наши были знакомы, а тут - такой юбилей. С - одной стороны это знаменательная дата, с другой
напоминание о том, что многое теряется, уходит. Жени нет на свете почти десять лет, и, как ни грустно об этом говорить, его забывают.
Бардовская песня сейчас вообще не в моде, звучат все реже и песни Клячкина. Это несправедливо, потому что Женя, безусловно, входит в
плеяду бардов-шестидесятников, создавших это неповторимое искусство. Но когда сегодня перечисляют их фамилии Клячкина упоминают нечасто.
Выпуском этого альбома мы постарались доказать, что это неправильно, несправедливо!
- Конечно, о творческой личности лучше всего говорят его произведения, но все таки, что за человек был Евгений Клячкин?
- Кто-то сказал, что легче всего говорить о любимом деле и трудней всего о любимых людях - что-то в этом есть... Женя был очень необычным.
С одной стороны в нем при первой же встрече ощущалась личность - незаурядная и невероятно талантливая. С другой стороны, особенно, если
говорить о бытовых аспектах, Женя часто выглядел большим ребенком - наивным, обидчивым, не приспособленным к жизни.
Вспоминается многое. Вот например - в нем совершенно не было ныне бытующей творческой ревности и зависти. Мы с ним часто сидели с гитарами
в руках, пытаясь разобраться, например, в изысканных гармониях Сергея Никитина, который нам невероятно нравился тогда - Женя им искренне
восхищался, а я продолжаю это делать и по сей день.
Женя ощущал себя принадлежащим к нашему песенному братству. Он совершенно искренне радовался успехам своих друзей по бардовскому цеху
Юрия Визбора, Александра Городницкого, Юлия Кима...
Наверное, самая подходящая для него характеристика это по-настоящему интеллигентный человек. По специальности - инженер-строитель, он
был глубоко начитан, прекрасно знал музыку - классику, джаз, восхищался "Битлз", разбирался в живописи, а архитектуру знал намного
глубже, чем требовала профессия.
- Расскажите, как Михаил Кане познакомился с Евгением Клячкиным?
- Песни-то его с магнитофонных лент я услышал уже в начале 60-х. Если же говорить о личном знакомстве, то был в свое время на улице
Рубинштейна Ленинградский дом художественной самодеятельности. Там где-то в середине шестидесятых мы и познакомились на конкурсе
самодеятельной песни. Очередность выступлений определялась жеребьевкой, и мне "повезло" вытащить номер следующий за Евгением Клячкиным.
Я начинал, как исполнитель туристских песен и по тем временам считался крупным специалистом по части гитары, поскольку большинство моих
коллег знало три аккорда, а я целых пять. А тут мне пришлось выйти на сцену после человека, уже написавшего цикл песен на стихи Иосифа
Бродского. К слову сказать, эти песни по сей день являются одной из вершин бардовского мастерства. Обычно, когда говорят о бардовских
композиторах, называют Сергея Никитина и Виктора Берковского. Это, безусловно, справедливо, но Клячкин-композитор, как минимум, звезда
той же величины. Женя был удивительным музыкантом, что, кстати, подтверждается отзывами высочайших профессионалов, например Альфреда
Шнитке.
- А чем закончился тот конкурс?
- Я абсолютно закономерным образом провалился, а Женя еще более закономерно стал лауреатом. Он вообще становился лауреатом на всех
конкурсах, в которых ему доводилось участвовать. Тем не менее я тоже оказался в огромном выигрыше. Потому что познакомился с Евгением
Клячкиным.
- Говоря о Евгении Клячкине нельзя обойти тему его эмиграции. Как вы думаете, почему он все-таки уехал?
Грустный вопрос. До Жени барды по своей воле не уезжали. Галича, например, из страны выдавили, причем приложив для этого немало усилий.
Женя на первый взгляд выехал по собственному желанию...
- А на второй?
- Надо просто вспомнить то время. Тогда мы начинали понимать, что горбачевская "перестройка" не просто не решает наши проблемы, но создает
новые. Сейчас мы забыли и пустые прилавки, и талоны на пшено и сигареты, но это пережить было можно. Куда страшнее были разговоры о
возможных погромах. Это была одной из любимых тем не только фашиствующих граждан из ныне почти забытой "Памяти", но и демократической
прессы. Фашистская угроза казалась вполне реальной, а у Жени - трое маленьких детей.
- Но почему в таком случае он не выехал в какую-либо благополучную страну. Ведь то, что Израиль живет в состоянии войны, знали все.
- При желании Женя мог уехать и в Америку и в Германию, но определяющим по-видимому стало желание найти, наконец, свою землю. Вспомните,
в одной из песен, написанных почти сразу после отъезда, есть слова "Я ушел не от тех, кто кричали "жиды", а от тех, кто молчал, когда
эти кричали..." Он мечтал не столько о бытовом благополучии, сколько о том, чтобы обрести место на Земле, где никто и никогда не назовет
его чужаком. Такого рода точка зрения была довольно распространена среди тех, кто уезжал тогда. Кроме, если так можно выразиться,
общеполитических предпосылок отъезда были и личные.
Для этого надо кое-что вспомнить. У Жени вся жизнь сопровождалась потерями и несправедливостями. Ребенком он выжил в блокаду ценой жизни
матери, отдававшей ему свой хлеб. Потерял крошечную дочку, потом любимую жену Виолетту... Да и с властью отношения у Жени были, мягко
говоря, специфическими. Диссидентом он не был, но вел себя как-то не по-советски, непостижимым образом выпадая из правил советского
общежития, которым мы все исправно следовали. Мы знали, что можно и что нельзя сказать дома на кухне, на работе, в публичном месте или
на профсоюзном собрании. С друзьями мы были одними, с посторонними - другими, а в присутствии некоторых и вовсе держали ухо востро. Женя
же в силу своего характера везде себя вел одинаково, потому и угодил в категорию "запрещенных".
- Ну, наверное какой-то повод все же был.
- Был. В дни судебного процесса над "тунеядцем Бродским" Евгений Клячкин умудрился выйти на сцену и вопреки запрету "художественного
совета", в основном включающего представителей парторганизации и конечно же "специалистов в штатском", спеть песни на стихи Бродского.
- Тогда логично предположить, что "Не гляди назад, не гляди" исчезло из фильма по идеологическим соображениям?
- Нет, тут идеология не причем. Это была закадровая музыка композитора Михаила Зива, на которую Женя написал стихотворение, удивительно
точно совпавшее с настроением киногероев. Стихи не на свою музыку у Жени случались очень редко. Есть еще одна песня, написанная подобным
образом - "Ветер гонит стаи листьев", хотя чаще ее называют "Подарок". На музыку композитора Тжасковского к кинофильму Анджея Вайды
"Загадочный пассажир".
- Как сложилась жизнь Евгения Клячкина в Израиле?
- Об этом мне судить сложнее. Были, конечно, письма, телефонные звонки. Кассеты присылал... Сначала вроде бы все определяла совершенно
неуемная надежда на то, что теперь-то все будет замечательно. Все, с чем он сталкивался на своей новой родине, казалось правильным. Потом
он погрузился в эмигрантскую реальность и, насколько я могу судить по его стихам и песням, душевное состояние начало ухудшаться. Приняв
решение уехать, он убеждал себя и своих друзей в том, что поступил правильно, но и его судьба, и судьбы многих творческих людей показывают,
что в такой ситуации человеку, творившему в русской культуре, на новом месте не избежать невостребованности. Если главное твои книги,
песни, роли, если живешь этим и для этого, то очень горько столкнуться с равнодушием и непониманием. Это страшней прямого запрета, потому
что запрет это тоже реакция, тоже оценка, причем в некоторых случаях очень высокого порядка. Именно поэтому многие уехавшие начинают
тосковать. Все мы знаем, что Михаил Козаков, Валентин Никулин, Максим Леонидов в конце концов вернулись в Россию. При том, что Женя уехал,
он, если так можно выразиться, остался здесь. Да и его взаимоотношения с израильскими властями непостижимым образом стали напоминать то,
что уже было в родном Питере. Его критические стихи и песни нравились властям на исторической родине не более, чем советским.
В первый день августа 1994 года я услышал по радио, что Женя утонул в Средиземном море. Это показалось странным, ведь плавал он очень
хорошо. Потом мы узнали подробности - у него во время купания остановилось сердце. Медики говорят, что так бывает... Очень много обо всем
этом думал и не могу отделаться от мысли, что, если бы Женя не уехал, быть может и плохого было бы много, но он бы остался живым. Мне
кажется, причина была в страшном внутреннем напряжении, раздрае между надеждами и реальностью. Был такой разговор, когда он в первый раз
приехал в родной город.
- Женя, и все-таки, как тебе там живется?
- Если одним словом, то - трудно.
- А не одним?
- Очень трудно.
Не могу забыть еще одного эпизода. Во второй раз - в марте 1994 года он приезжал в Питер отметить свое 60-летие. После концерта я вез его
на Московский вокзал. Мы проезжали Литейный мост, он посмотрел в сторону стрелки Васильевского острова и тихо, сам себе сказал "если б у
меня была реальная возможность остаться..." Реальной возможности и впрямь не было!
- А какова судьба его семьи?
- Марина - его дочь от первого брака жила и живет в Питере. Вдова Жени и двое младших детей остались в Израиле, Анечка, дочка Жени от
Виолетты, вернулась в Россию, вышла замуж и живет в Кронштадте. Муж ее музыкант, зовут его Женя, у них маленькая дочь Жанна.
- На вашем счету еще и "Записки о Евгении Клячкине", но это очень маленькая книжечка, вы не собираетесь ее переписать, сделать больше?
- Я никогда не был писателем и точно им не стану. Книжка о нем, наверное, так и останется единственной. Очень горевал по поводу Жениной
смерти и решил зафиксировать на бумаге то, что сегодня хорошо помнится. Не знаем, что будет с нами завтра, так что долги нужно отдавать
сейчас.
У Визбора в его песне "Волейбол на Сретенке" есть слова "да, уходит наше поколенье, рудиментом в нынешних мирах". Давно написанная, эта
строчка особенно в части рудиментарности становится все более актуальной. Мне же упорно кажется, что в жизни нашего бардовского поколения
было много хорошего. В том числе интересного и для ныне живущих. И вряд ли можно оспорить, что непопулярная и немодная сегодня бардовская
песня стала неотъемлемой частью национальной культуры нашей страны. То, что оставили нам великие барды-шестидесятники, то, что ныне живущие
из них еще пишут, без сомнения представляет для нас да и, наивно верится, что и для будущих поколений очень большую ценность.
P.S.
Как-то так вышло, что в день смерти Евгения Клячкина его друзья и почитатели собираются на стрелке Васильевского острова, слушают знакомый
голос, поют, бросают в воду цветы. Их не столь уж много. За последние годы поредели ряды самих бардов - "иных уж нет, а те далече". Не
так много собирается и слушателей, хотя те, кто приходит, стоят со слезами на глазах.
Можно, конечно, утешаться тем, что песни Клячкина остаются с нами и поют их самые разные люди, зачастую знать не зная, кто автор. На Руси
это всегда было высшей формой признания, но сама авторская песня сейчас переживает не лучшие свои времена. Вспоминая Евгения Клячкина,
нельзя отмахнуться и от мыслей о судьбе авторской песни как таковой.
Набравшая силу в те поры, когда инженеры, и научные сотрудники могли проводить отпуска в горах Кавказа и Памира, но задыхались от
тошнотворного официального вранья и отсутствия книг, авторская песня вспыхнула ослепительным огнем, а потом начала потихоньку гаснуть.
Конечно, наиболее яркие таланты востребованы и любимы по-прежнему, а то и больше прежнего. Александр Городницкий, к примеру, не забывая
старых, любимых всеми песен, смог найти слова, созвучные нынешним чувствам, облекая в стихи то, что носится в воздухе, что большинство
из нас как та собака из поговорки понимает, а высказать не может. Но Городницкий, к сожалению, исключение. В целом же авторская песня,
которую иногда определяют, как фольклор интеллигенции, переживает не лучшие времена.
Объяснять все более и более очевидный отлив тем, что нам через телевидение навязывают бессмысленную безвкусицу, было бы лукавством. В
свое время авторская песня пробилась через такую толщу идеологического асфальта, что никакая попса не была бы ей страшны по определению,
если бы... Если бы наши барды и их немногочисленные, но фанатичные поклонники оглянулись по сторонам и взглянули на себя со стороны.
Так уж вышло, что большинство бардов добровольно и упорно остаются в 60-80-х годах и даже не пытаются оттуда вырваться, исполняя одну-две
известные всем песни, замыкаясь в искусственно созданных границах.
Бардовская гордыня не только заставляет открещиваться даже от таких бешено талантливых людей, как Андрей Макаревич или Юрий Шевчук.
Разговоры о том, что "у нас есть своя давно определившаяся аудитория", "те, кому мы интересны, нас знают" отсекают поющих поэтов от тех,
кто мог бы пополнить ряды их слушателей. Высокомерие еще никого не украшало и никому не помогало. Тем более что потребность в песне,
которая может "в душу нам проникнуть и поджечь", сегодня огромна.
Искренность и откровенность - это именно то, что привлекало в авторской песне, этом городском романсе второй половины ушедшего века.
Искренность и откровенность - это то, что отличает лирику Евгения Клячкина, оставившего нам в наследство свою душу. Его творчество, его
судьба еще долго будут волновать, Никто не знает и не может ли знать, что ждет за порогом Вечности, знает ли бард о том, что его не
забыли, нужно ли это ему там, где он сейчас. Но нам, живущим, безусловно, нужно.
Сигаретой опиши колечко,
Снова расставаться нам пора,
Ты теперь в земле остался вечной,
Где стоит июльская жара.
О тебе поплачет хмурый Питер
И родной израильский народ,
Только эти песни на иврите
Кто-нибудь навряд ли запоет.
Со ступеней набережной старой
На воду пускаю я цветы.
Слышу я знакомую гитару,
Может, это вовсе и не ты,
Может, и не ты совсем, а некто
Улетел за тридевять земель,
Дом на переулке Антоненко
Поменяв на город Ариэль.
Может, и не ты совсем, а некто
Улетел за тридевять земель,
Старый дом у Малого проспекта
Поменяв на город Ариэль.
"Сигаретой опиши колечко",
Пусть дымок растает голубой,
Все равно на станции конечной
Скоро мы увидимся с тобой.
Пусть тебе приснится ночью синей,
Возвратив душе твоей покой,
Дождик василеостровских линий
Над холодной цинковой рекой.
